Рассказ - быль. Случай на острове. (Трагедия).

...Тишина и покой окружали нас.
   Говорить не хотелось. Но интерес к маячной жизни пересилил, и я спросил:
   - А, что, Фёдор, долго вы уже здесь обитаете?
   - Три года. Осталось ещё год. Мы ведь здесь по контракту. Я бы и на дальше остался, но надо детей поднимать. А то они у меня всё по интернатам. Сейчас вот в военно-спортивном лагере под Ломоносовом. Мы бы их сюда забрали, на лето, но здесь они одичают. Ведь нет никого. Сами привыкли, а детей от людей отучать не след. Вырастут бирюками, как потом в обществе жить смогут.
   - А сколько у тебя их?
   - Двое. Был и третий, да не сложилось с ним. Погубил я его.
   - Ты только на себя не наговаривай. Как это так - погубил.
   - Так и погубил. По дурости своей. Да по недогляду. Тяжкая история. Как вспомнится - никак себе прощения найти не могу. Только трудом и забиваешь в себе горе страшное. Вот если тебе сейчас расскажу, так мне от этого чуть полегче станется. Давай, закурим, что-ли.
   Я достал из внутреннего кармана робы начатую пачку папирос, и мы закурили.
   Фёдор курил и молчал, уставившись в одну точку невидящим взглядом. Как будто переживал, в который уже раз, своё горе. Докурив и вдавив окурок в гранитную трещину утёса, он вздохнул тяжело и начал свой рассказ, который я слушал, боясь лишний раз вздохнуть.
 
   - Мы тогда с Настасьей только-только перебрались на остров.
   Перебрались, обжились слегка, огляделись - жить можно. Главное, что здесь магазинов нет. Всю зарплату, что нам начисляли, на сберкнижку велели переводить. Мы ведь как промеж себя решили - денег подзаработать. A потом на Украину податься. Сам-то я из-под Хмельницка. Решили мы там дом купить и на остатнюю жизнь поселится.
   Старших детей мы тогда сразу в интернат определили. Осень уже на подходе была. А им учиться надо было, в школу ходить. Вот они уже третий год, почитай, при живых родителях сиротами и живут. А младшего, Сашка, мы с собой сюда привезли. Ему тогда полтора годика было.
 
   В то утро туман сильный был над морем. И я на маяке с ночи в день остался. Костя тогда в отпуске был, в отъезде. А я от помощника отказался. Из временного человека, какой помощник? Никакой!
   Чую, часиков в девять, поднимается кто-то. А кому же быть, кроме жены моей? Поднялась и говорит:
   - Рассольник хочу к обеду сготовить. Сходи, Фёдор, подстрели уточку. А я подежурю за тебя.
   Она у меня женщина смышлёная. Не хуже, чем я на маяке управится. Ну, я и пошёл. Этих уток в заводях - пруд пруди. Стрельнул я селезня и домой направился.
   Вдруг глядь - в кустах, будто тень промелькнула. Но без шума, без топота. Я уж подумал - привиделось мне. Но второй патрон вместо стреляного всё-таки вставил. Чёрт его знает, кто там, в кустах и зачем. Может быть и волк, хотя Костя предупреждал меня, что хищников на острове не водится. Ну и любопытство меня взяло - что там за леший в кустах сидит?
   Я к тому месту. Нет никого.
   Только, вдруг, как зашуршит слева. Я отпрыгнул и в то, что на меня кинулось, из двух стволов как вдарю. С подвывом рухнул у самых ног моих кто-то. Глянул, а это рысь. Здоровенная кошара. Я её хотел на себе домой отволохать. А потом думаю - зачем? Приду домой, лошадь запрягу - на ней и доставлю трофей свой. Будет у нас коврик перед кроватью. Так и сделал.
   Когда я на телеге к тому месту подъехал, то кошка эта дикая так на месте и лежала, как я её оставил. Только смотрю, а у неё под брюхом котёнок, прижавшись, сидит. Махонький такой, забавный. Ну, не больше кошки домашней. Я его решил с собой взять. Думаю - привезу домой, приучу, будет и у меня в доме забава. Так и сделал.
   Дня три его в сарае, на привязи, подержал без жрачки и воды. А когда пришёл с плошкой, так он у меня готов был из рук есть. Так вот наша дружба с ним и началась. Он за мной буквально по стопам ходил. Я на маяк - и он за мной. Я в лес - и он впереди меня трусит.
   И что интересно: во дворе куры, гуси пасутся, а он на них даже не реагирует. До того он мне домашним показался.
 
   В тот раз день выдался замечательный.
   Солнце светило, аж припекало чуть-чуть. Я в электростанции был. Нужно было масло в двигателе дизель-генератора поменять. Срок к тому подошёл. Настя моя Сашка накормила и на улице, на топчане спать уложила. День то тёплый был. А сама пошла с другой стороны замка остатнюю малину дособирать. Зимой малина всегда пригодилась бы.
   Вдруг слышу, вроде бы как волчица раненая заголосила.
   Я аж струхнул слегка. Никак я не думал, что Настя так выть-голосить сподобится. Кинулся к дому, а там... Сашок наш лежит на топчане с горлом перекушенным и лицом всем изъеденным. А рядом Барсик мой сидит и, как ни в чём не бывало, умывается - морду свою лапой трёт, и кровь с лапы слизывает.
   Я сперва было, не умер чуть. Настёна уже без чувств на земле упавшая. А на меня как оцепенение нашло. Стою, и пошевелиться не могу. И руки, и ноги онемевши. И в голове пустота сплошная.
   Сколько так простоял и не знаю даже. Только когда очнулся, то чую Барсик о ногу мне трётся и мурлычит довольный такой. Взял я его на руки и со двора подался. По пути кусок проволоки подобрал. Зачем? - и сам не знал. Пришёл на берег - как раз под нами, где мы сидим. Барсика своего проволокой связал. Костёр запалил и его над тем костром подвесил. Ничего у меня голова в тот миг не соображала. Что творил - самому не ведалось.
   Орал кошара страшно. Страшно орал. А мне от его крика, как будто полегчало даже. А когда у него глаза лопаться стали, как пистоны пистолета детского, я ещё веток подкинул и в лес пошёл. Так в лесу до утра и пробыл. И маяк в ту ночь не зажигал, и двигатель не собрал после масла слитОго. Но Бог миловал. Ничего такого чрезвычайного на море не произошло.
   А Настенька моя и сегодня нет-нет, а и в забытьё какое-то уходит. Всё себя корит, что Сашка без присмотра оставила. Но я-то знаю, что это я во всём виноват. Притащил на погибель сына хищника в дом. Я после этого и шкуру мамашки его из-под кровати вынул и утопил. А погибщика сына моего чайки склевали. Даже косточек не оставили. Только мне от этого не легче.
   Вот теперь с грехом своим, перед сыном родным, так до конца дней и придётся жить. И ничем этот грех не замолишь...
 
   Я, от рассказа услышанного, аж холодным потом покрылся. И чувствую, меня как озноб будто колотит. А Фёдор помолчал ещё чуть и говорит:
   - Давай еще по папироске. Хороший табак в Беломоре, качественный.
   Мы закурили. Фёдор поднялся с земли и, отряхнув ни разу не глаженые брюки, спросил:
   - Так поможешь днём лужайку в лесу вспахать? Ту самую, что ты намедни выкосил.
   Не глядя на Фёдора, не поднимая головы, я кивнул ему в знак согласия, и он пошёл нехоженым склоном себе в замок...